Час до полуночи (сборник фантастических рассказов)

Вадим Астанин

Час до полуночи

Оглавление

Наваждение

Вербовщик

Простая полицейская история

Law failure

Осенний полёт невидимки

Палач из Осте-Пато

Шекспир и компьютер

Ангел на доверии

Час до полуночи

Добрая сказка на ночь

Чёрный бархат смерти

Такая работа

Распишем пульку

За лугами, за полями, за высокими горами

Наваждение

Если бы у меня был пистолет, то я бы застрелился. Ей-богу, застрелился. Не раздумывая. Без всякой предсмертной записки, без всяких возвращённых долгов и без всяких прощальных встреч и звонков. Просто взял, да и застрелился. Даже не сходив в туалет, не почистив зубы и не позавтракав. Я бы застрелился без предисловий. Если бы у меня был пистолет. Я бы вытащил обойму, выщелкнул бы из неё все патроны, один за другим, потом собрал их в кучку, шестнадцать раскатившихся по лакированной столешнице патронов, выбрал из них тот единственный, несущий верную смерть. Загнал выбранный мною патрон в патронник и приставил бы пистолет стволом к подбородку, взвёл бы курок и нажал на спусковой крючок. Наверное. Очень может быть. Покончил со всем разом, единым махом перечеркнул бы своё никчемное существование. Наверно, это было бы правильно. Честно. Смело, по-мужски. Мне думается, это было бы справедливо. Если бы у меня был пистолет. Скорее всего, я бы не слишком долго раздумывал. Скорее всего… Забавно, но у меня уже есть пистолет. Точнее, у меня есть два пистолета. Первый, тридцатизарядный, я держу в фирменной коробке. Коробка из красного дерева, крышка изнутри обшита бархатом. Сверху на крышке знак известной оружейной фирмы, затейливый щит с изящными вензелями конструктора и основателя семейного дела. Тот пистолет заперт в стенном сейфе. Второй — пистолет служебный. Шестнадцатизарядный, полуавтоматический. Калибром — девять миллиметров. Его я ношу на работу. Обычно он находится в поясной кобуре. Ложась спать, я кладу его под подушку. Получается, что этот пистолет всегда при мне. Я с ним неразлучен. Выходит, что он — моя семья. Моя жена и мой ребёнок. Мой лучший друг и моя любовница. Шестнадцатизарядный, девятимиллиметровый друг, уютно устроившийся в потертой кобуре на правом боку, скрытый под тканью пиджака или стёганой подкладкой кожаной куртки. Безотказный товарищ, лишенный всех человеческих слабостей, вкупе с недостатками: усталостью, страхом, ревностью, недоверием, завистью и обладающий неоценимым преимуществом: верностью.

Только не подумайте, что я тип с суицидальными наклонностями. Я не страдаю скрытым комплексом самоубийцы и не подвержен частым сезонным депрессиям. Нет, конечно, депрессии случаются и у меня, особенно на следующее утро после хорошей пьянки, когда голова раскалывается от боли и мучает похмельная жажда, но не до такой степени, чтобы хотелось пустить себе пулю в лоб. Хотя бывает, одиночество иногда заедает так, что спазм подступает к горлу.

Я живу в городе, который никогда не спит. В стране, которая работает двадцать четыре часа в сутки. Вы скажете, что один такой город уже есть на земле и называется он… Правильно. Но всё-таки… Назвав его вы всё же ошибётесь. Таких городов много. В Америке, в Европе, в Азии, на Дальнем Востоке, в Японии, в Австралии. Десятки, если не сотни мегаполисов, застроенных небоскрёбами, сияющих электричеством улиц и неоном рекламы, заполненных нескончаемыми потоками автомобилей и табунами туристов, увешанных сувенирными значками, сумками, фотоаппаратами и видеокамерами, дружно пасущихся на тучных равнинах искусства и культурных достопримечательностей, клерками и офис-менеджерами, мечтающими о головокружительной карьере в корпоративном секторе, брокерами и трейдерами, финансовыми аналитиками и воротилами теневого бизнеса (всеми этими наркобаронами, торговцами оружием, хозяевами подпольных казино, киднепперами, шантажистами, вымогателями, содержателями борделей), работягами, проститутками и бомжами. Финансовые, промышленные, научные центры. Такие разные и такие неотличимые друг от друга города — высокотехнологичные продукты мировой глобализации — отнивелированные по единым лекалам транснациональных корпораций, ни в грош не ставящих границы и не признающих традиции и национальную самобытность народов.

Моя контора размещается на семнадцатом этаже "Джей Вудсворт Билдинг Фолл". Моя она не потому, что принадлежит мне, а потому, что я в ней служу. Контора называется "Детективное агентство Баррингтона" и заправляет в ней Говард Уортон Баррингтон, правнук того самого Джоржа Джемисона Баррингтона, знаменитого ганфайтера и дуэлянта с Дикого Запада по прозвищу "Быстрохват", заложившего в далёком XIX веке фундамент семейного бизнеса, исправно кормящего вот уже четвёртое поколение Баррингтонов.

Говард отличный бизнесмен. В семье его называют революционером и ниспровергателем основ. Говард не боится рисковать. Он расширил дело, открыв новые отделения "Детективного агентства Баррингтона" по всему Западному побережью, создал Академию частного сыска, профинансировал создание Независимого института виктимологии и криминалистики, организовал Общественную лабораторию судебно-медицинской экспертизы.

Его знают также как щедрого благотворителя. Он учредил Народный фонд помощи жертвам насильственных преступлений и Фонд помощи заложникам. Кроме того, он входит в попечительский совет Фонда вспомоществования семьям сотрудников правоохранительных органов, погибших при исполнении служебных обязанностей и Национального фонда полицейских-инвалидов. Он убеждён, что каждый порядочный гражданин должен безусловно помогать людям, оказавшимся в стеснённых жизненных обстоятельствах не по своей воле, любым доступным ему законным способом. В этом убеждении кроется суть его разногласий с отцом, почтенным Эзрой Баррингтоном, считающим всякую благотворительность не чем иным, как глупой и разорительной причудой, увеличивающей и без того значительную армию откровенных бездельников, нахлебников и попрошаек. Эзра без устали твердит, что деньги не возникают из ничего. Они не вырастают на грядках, не сыпятся с неба. Деньги зарабатываются упорным, каждодневным трудом, зачастую с потом и кровью. Деньги требуют к себе самого серьёзного отношения. Деньги нужно уважать, деньги нужно любить, деньги необходимо лелеять, беречь и накапливать. Произнося "лелеять, беречь и накапливать", Эзра Баррингтон гневно супил брови и стучал палкой по полу, или столовым прибором по столу. В зависимости от того, где происходил неприятный разговор с Говардом: в гостиной, или столовой комнате. Однажды он даже швырнул вилкой в сына. На счастье, Говард успел вовремя уклониться. Вилка пронеслась мимо его уха и со звоном отскочила от стены. Говард растерянно улыбнулся, а почтенный Эзра Баррингтон, сохраняя ледяное спокойствие, поднялся из-за стола и удалился в кабинет, ничуть не раскаиваясь в содеянном. Инцидент не имел продолжения, отец и сын усиленно делали вид, что ничего экстраординарного не произошло, однако в их отношениях наметилось некое охлаждение и возникла некоторая ощутимая неопределенность. Впрочем, вскоре они помирились, аккурат на юбилее тётушки Доротеи Арчер. Торжественно пожали друг другу руки, обнялись и вслед за тем опять поругались, теперь из-за ста тысяч, перечисленных Говардом Баррингтоном закрытому пансиону для трудных подростков в Граундвилле. Эзра накричал на сына, обозвал его "тупым идеалистом" и "расточительным прохвостом". Говард обозвал отца "старым маразматиком", "ничего не понимающим консерватором", извинился перед расстроенной тётушкой, откланялся гостям и уехал. Что не помешало старому Говарду вскоре передать бизнес сыну и с чувством выполненного долга удалиться на покой: ловить марлинов в южных морях, кататься на горных лыжах в итальянских Альпах, пить кофе и почитывать "Finanсial Times" на террасе фешенебельного швейцарского отеля с видом на Женевское озеро. "Чертовски неприятно оставлять дело этому сукиному сыну, но что поделаешь? Я уверен, только он способен по настоящему эффективно управлять нашими активами и не допустит нашего банкротства. Только ему я доверяю до такой степени, что готов терпеть все его гнусные выходки и выслушивать все его мерзости, произносимые в мой адрес. Он крепкий профессионал и не пустит семейный капитал по ветру". Так называемые очевидцы утверждают, что именно эти слова произнёс Эзра Баррингтон в присутствии юристов и доверенных сотрудников, ставя последний раз свою подпись на документе в качестве председателя Совета директоров и президента компании "J.J.Barrington & Sons".