Святогор

Атону и Ане

Первым о беде узнал Илья. Как только настиг его гонец под стенами Галича и прошептал, задыхаясь, страшное слово, тотчас взметнул Илья коня на дыбы, поворотил круто и погнал к Карпатским горам так, как один Илья коней гнать умел: измучен конь, дрожит — сейчас упадет, а Илья роздыха ему не дает, к уху склоняется и уговаривает: «Потерпи-выручи, дружок каурый; я тебя сколько раз выручал, теперь и ты мне помоги — нужда крайняя у меня». И приехал Илья к Святогору первым.

Два ученика было у Святогора-богатыря: Илья да я, Алеша. Илью гонец нашел, а меня — мысль Святогорова. Небывало велик был Святогор-богатырь, не слыхал я ни про кого, чтоб мысль свою, как он, по свету всему рассылал невозбранно. Конечно, у кого Сила есть, все могут порой мысли посылать и ловить, в меру умения своего, кто через улицу только перекидывать, кто (в жизни раз) через весь свет; в мере все дело; но Святогорова мера небывалой была.

Могу и я иногда мысль послать и чужую почуять — за несколько дней пути, но, помимо Силы, здесь еще везение нужно, чтоб твоя Сила Силой людей, земли и вод не перебивалась. У всякого леса, у речки всякой, у горы, у моря, у людей многих — своя Сила, и, чтобы в разноголосице этой мысли не потеряться — везение надобно, повторяю, или чтоб боги тебе помогали.

А Святогор ни в чем этом не нуждался. Сильным из Сильных Учитель был. Замрет Святогор на мгновение, сожмет кулаки, глаза опустит, веками прикроет, набухнут вены на лбу у него, струйка пота по виску пробежит — и услышат его хоть на краю света.

Вот и я на краю света услыхал. Понятно, что я прежде Ильи весть Святогорову получил: едва только выпустил Святогор ее, я уж к нему летел, а Илью гонец еще искал и догонял. Но опередил меня Илья, потому как куда ближе к Карпатским горам в час тот холодный был, а я в степях Хазарии странствовал, подвигами беспечно играя.

Получил я весть от Святогора, и весть та черною была: погибал Святогор-богатырь, не умирал, а погибал именно. А я в тот миг на мечах для забавы бился; вздрогнул, чуть удар не пропустил, но тут же шутить перестал, степняку руку правую отсек и к коню бросился. И понесся к Учителю (знал уже, что запалю коня, но только б поспеть вовремя!), и Силу свою напрягал, и Святогору кричал: дотерпи только! Вместе беду одолеем! Но не откликался Святогор, и озноб пробегал по спине моей, потому как не молчал бы Святогор в такой час, а отвечал бы мне. Однако чувствовал я, что жив Святогор, но — скован.

Святогора никто из человеков сковать не мог. Не было такого богатыря никогда на Русской земле и дальше не будет. Великие тайны знал Святогор и небывалой Силой обладал. Долго держал землю Русскую и уж совсем под старость сначала Илью, а потом меня в ученики взял. И как меня выучил — отошел от дел и у Карпатских гор поселился, и знал я (а Илья не знал, потому что Силой не обладал вовсе), что небывалых тайн Святогор взыскал; нам оставил подвиги богатырские, да дела княжеские, да рубежи земли Русской, а сам Силы неземной добивался. И уж догадывался я, вихрем степи меряя, что же сковало Святогора-богатыря…

Совсем немного оставалось мне пути. Меж холмов, лесом покрытых, несся я, а дело под вечер было. Не любят Сильные время это и беречься стараются. Ночью всякий настороже, а тут убаюкан ты еще светом солнечным и слеп и глух ко злу. Опасен час заката: еще солнце на небе, но шевелятся Силы зла великого и против солнца восстают; тут и звезда тревожная на небо восходит, и по траве шелест нехороший, и ветер веет уже из мира иного, и тени кружат не по-доброму, и вообще много злого приметит глаз опытный. Если приметит: об эту пору и знающие спотыкаются, словно водит их кто-то. Что Силы темные пробуждаются к закату — это дело понятное и объяснения не требующее. Но вот тревога знающих и холодок особый по сердцу в этот час, зрение притупляющий, — это что? Смущены наши сердца закатом, и боимся мы, что может не вернуться солнце. Ночь — другое дело, сторожкое, а тут, как несмышленыши, опасаемся, что навсегда с солнцем прощаемся, и ослабеваем, и ловят нас в тенёта цепкие [1] …

Света уж немного в лесу оставалось. Лес хороший, дубы да буки, да трава золотистая, далеко в нем видно, и не гуляла по этому лесу никогда раньше на памяти моей злая Сила. Не остерегся я, только коня понукал, вот-вот, думаю, на поляну Святогорову вынесусь.

Тут-то и попался.

Ветер холодный мне в сердце ударил; словно в прорубь ледяную свалился я, и конь мой заржал страшно и на месте завертелся. И зашумело у меня в голове, и глаза застились, и увидел я, как во сне, — вьется дымок из-под двери приотворенной, а дверь кованая, темного серебра, тяжелая, мерцает за ней что-то голубовато, а дымок все тянется, тянется…

Справился я с собой, Силой заслонился и коня остановил. Стою, прислушиваюсь — ветра нет, а холод на меня по-прежнему наплывает. Не понял я впопыхах, что это за ветер такой был, который листочка ни одного с земли не поднял и ветки не шелохнул, а только сердце мое покачнул, не понял — потому что оглушен, как ударом, был, и погнал коня дальше.

Мчимся, летим невозбранно — нет ветра, но и поляны нет. Остановил я коня. Глаза закрыл, задышал по-особому (как меня Святогор учил), стал себя и лес слушать. Глаза открыл — и застонал: в обратную сторону коня я гнал, обманул меня ветер.

Не сдержался я — проклятиями заветными лес осыпал, жизнь короткую, короедную, ему посулил, развернул коня и назад полетел. Проскочил то место, где ветер меня опутал, как змея невидимая, — и ничего. И больше до самой поляны ничего я не заметил и не почувствовал, кроме того, что кончается жизнь коня моего вороного.

Вылетел я на поляну и к дому Святогорову поскакал, у горы стоящему. Конь тут пал мой; но не обернулся я на товарища своего дорогого, с Востока вывезенного, а на землю спрыгнул и к избе побежал. Вышел на порог Илья могучий, плачущий, меня заслышав; тут я и понял: нет больше Святогора, Учителя нашего.

Опоздал я.

Однако не стал Илью ни о чем расспрашивать, а оттолкнул и в избу вбежал.

Лежит Святогор на лавке, меч его богатырский в руки вложен, и нет жизни в Святогоре, и ходит по избушке его такая Сила, какая мне страшна, та Сила, что сердце мое в лесу покачнула. Понял я тут кое-что: неземной Сила была, и ветер холодный в лесу от нее шел, и не мне Силу эту понять, и не мне ею владеть. И еще понял: не хотели, чтоб я живым Святогора застал, вот и завертели в лесу.

Я на крыльцо. «Как было?» — спрашиваю. Илья плачет: «И зачем только Святогор меня, неука, в учение взял? Не помог я ему, а только жизни лишил. И где тебя, Алеша, носило, что не помог ты ему, тебе бы хоть на чуток пораньше прискакать». «Плакать потом будешь, — говорю, — тут спешить надо. Рассказывай!» «Куда спешить-то? — Илья недоумевает горько. — Раньше спешить тебе надо было, мертв уж Святогор, чего ж теперь-то? Обмоем мы его, похороним…» «Не знаешь, что плетешь, Илья, — сказал я ему. — Быстрей рассказывай, потому что Силу тут неземную чувствую, от которой ни тебе, ни мне не поздоровится, да и дальше она может пойти дымом ядовитым».

Испугался Илья, заспешил, заговариваясь и сбиваясь.

Приехал он к Святогору, а тот его на пороге и не встречает. Вошел Илья в избушку — лежит Святогор на лавке, и глаза закрыты. Заплакал Илья: помер Учитель, ученичков не дождавшись. Но открыл Святогор глаза: «Жив я еще, Илья, здравствуй. Нет Алеши-то?» Разинул Илья рот: «Нету». — «Плохо». Закрыл снова Святогор глаза, полежал, потом говорит: «Делать нечего, не могу я больше ждать, время мое на исходе. Зажигай свечи, бери меч мой и делай, что я тебе скажу». Взял Илья меч Святогоров и, как тот говорил, стал по телу его постукивать легонько, от ног начиная. До пояса дошел, тут Святогор глаза снова открыл. «Нет, — говорит спокойно. — Алеша был нужен. А теперь, после меча моего в руке твоей, я уже до пояса неживой». Заревел Илья, как дитя малое: Учителя своей рукой в гроб вогнал! Отходить стал Святогор, только и успел прошептать на прощанье: «Не кручинься, Илья, нет тут твоей вины, а Алеше передай: зло на свободе». «Какое зло?» — Илья плачет. Всего-то и успел добавить Святогор: «И еще передай: далеко ходил Святогор, да не успел донести сумочку-то». — «Какую сумочку?!» А Святогор уже неживой.