Намреваясь обозрть исторію и результаты итальянскаго похода Карла VIII, я долженъ напередъ объяснить, какія соображенія побудили меня избрать эту тему для своего труда, и какимъ образомъ думаю я воспользоваться значительнымъ матеріаломъ, находящимся въ моемъ распоряженіи.

Политическая и военная сторона похода Карла VIII въ Неаполь очень маловажна и представляетъ мало фактовъ, заслуживающихъ вниманіе; но это дурно расчитанное и вполн неудавшееся предпріятіе важно для насъ въ другомъ отношеніи. Какь прологъ французско-итальянскихъ войнъ, безспорно представляющихъ одно изъ замчательнйших явленій переходнаго времени, оно иметъ обширное значеніе въ исторіи европейской цивилизаціи. Здсь французская нація, въ умственномъ, художественномъ и экономическомъ быту которой ясно обозначались еще слды средневковой эпохи, встртилась лицомъ къ лицу съ итальянской культурой, находившейся тогда въ полномъ цвту возрожденія; здсь наблюдаемъ мы столкновеніе двухъ различныхъ цивилизацій, столкновеніе, довершившее внутреннее перерожденіе Франціи, начатое хитрою политикою Людовика XI; здсь мы имемъ возможность наблюдать также, какими послдствіями отразилось на французскомъ народ вліяніе глубокой нравственной порчи, которою страдала Италія временъ возрожденія.

Сообразно всему сказанному, политическія и военныя событія, которыми ознаменовался итальянскій походъ Карла VIII, отойдутъ на второй планъ въ моемъ изложеніи. Я не буду также распространяться о нкоторыхъ спеціальныхъ вопросахъ, преимущественно интересующихъ Французскихъ историковъ, напр. вопроса о томъ, внчался ли Карлъ VIII императорскою короною, и дйствительно ли уступилъ ему Андрей Палеологъ византійскій престолъ. Вс мелочи, имющія совершенно частное, спеціальное значеніе, войдутъ въ мой разсказъ только въ томъ случа, если съ ними связаны боле важныя и вліятельныя событія разсматриваемой эпохи, или если он ярко характеризуютъ степень умственнаго и экономическаго развитія того или другаго народа. Преимущественное вниманіе будетъ обращено мною на политическое, умственно-художественное и нравственное состояніе Италіи въ конц XV столтія, на внутреннее содержаніе и характеръ итальянской цивилизаціи временъ возрожденія. Слдя за французами въ ихъ неаполитанскомъ поход, я буду не столько излагать, что они длали, сколько, что они видли, чему были свидтелями, и въ особенности, что перенесли они на собственную почву. Французы и Франція явятся исключительнымъ предметомъ наблюденія только въ заключеніи моего труда. Здсь я постараюсь сгруппировать въ одномъ очерк сумму преобразованій, внесенныхъ въ умственный, художественный и политическій бытъ Франціи итальянскимъ вліяніемъ, и прослжу въ краткомъ обозрніи дальнйшее развитіе итальянской культуры на Французской почв до временъ Катерины Медичи.

Что касается до источниковъ, которыми я пользовался при составленіи этой монографіи, то они распадаются на три группы. Къ первой относятся оффиціальные акты и документы, въ довольно значительномъ числ находящіеся въ приложеніяхъ къ мемуарамъ Коммина (изданіе аббата Lenglet du Fresnoy, съ первоначальнаго изданія Godefroy, 1747 г. 4 тома in 4), также въ приложеніяхъ (pieces justificatives) къ нкоторымъ новйшимъ монографіямъ, и въ драгоцнной коллекціи Cimber'a; Archives curieuses de l'histoire de France.

Ко второй групп относятся хроники, мемуары, реляціи, дневники, большею частью принадлежащія современникамъ и очевидцамъ итальянскаго похода Карла VIII, и заключающія въ себ обширный запасъ свдній о событіяхъ разсматриваемой мною эпохи. Изъ источниковъ этого разряда, особеннаго вниманія заслуживаютъ мемуары Коммина, лтопись Гвиччіардини; дневникъ Бурхарда, честнаго и наблюдательнаго церемоніймейстера двора Александра VI, и стихотворная поэма де-Виня (Vergier d'honneur), съ особенною подробностью описывающая походъ Карла VIII изъ Рима въ Неаполь и обратный путь его во Францію. Наконецъ, третью группу составляютъ изслдованія и монографіи новйшихъ историковъ, между которыми первое мсто занимаютъ: Michelet, въ своемъ Renaissance обозрвающій вліяніе итальянской культуры на Францію, Gordon (Vie du pape Alexandre VI, пер. съ англ.), описывающій дла римской куріи въ первый періодъ французско-итальянскихъ войнъ и особенно важный потому, что онъ пользовался въ рукописи интереснымъ дневникомъ Бурхарда, до сихъ поръ нигд не изданнымъ вполн; William Roscoe (Leben des Lorenzo Medici и Vie et pontificat de Leon X, то и другое перев. съ англ.), въ послднемъ своемъ сочиненіи служащій продолженіемъ Гордону и важный по богатству собраннаго имъ матеріала и по приложеніямъ въ конц каждаго тома, гд онъ впервые обнародовалъ много замчательныхъ документовъ; Sismondi (Histoire des r^epubliques d'Italie au moyen ^age) Leo (Geschichte der italienishen Staaten), Kortum (Gesphichte Europa's im Uebergange vom Mittelalter zur Neuzeit), въ боле или мене полныхъ очеркахъ изображающіе внутреннее и вншнее состояніе Италіи въ конц XV вка, и мн. др. Изъ этого краткаго обозрнія источниковъ видно, что собранный мною матеріалъ, при кажущемся съ перваго взгляда богатств и разнообразіи, не вполн достаточенъ однакоже для выполненія одной изъ главныхъ задачъ, предположенныхъ мною въ этомъ труд, – задач изобразить внутреннее перерожденіе Франціи, произведенное итальянскимъ вліяніемъ, прослдить развитіе итальянской культуры на французской почв. Исторію культуры можно изучать самостоятельно только по литературнымъ и художественнымъ памятникамъ, изъ которыхъ первые часто недоступны по своей рдкости, а вторые требуютъ ознакомленія съ ними на мст. Этимъ извиняется въ нкоторой степени неполнота послдней части моего труда, такъ какъ здсь почти единственными руководителями служили мн извстный трудъ Мишле: Histoire de France, и роскошное изданіе Поля Лакруа; Moyen ^age et Renaissance [1] .

Въ половин XV вка, замтная пустота образовалась въ жизни европейскаго общества. Въ эту эпоху, вс главнйшіе факторы средневковой исторіи приходятъ въ состояніе изнеможенія и безсилія. "Вс великія, міровыя идеи, нашедшія свое осуществленіе въ средне-вковой жизни, потеряли наконецъ нравственное обаяніе, которымъ такъ долго были облечены он въ глазахъ западныхъ народовъ. Папство и имперія, два противуположные угла зданія, въ которое сложилась средневковая эпоха, истощили свои средства въ вковой взаимной борьб и въ борьб съ новыми идеями, проникавшими во вс слои западнаго общества. Крестовые походы, ереси средневковыхъ раціоналистовъ, авиньонское плненіе папъ, великій расколъ, вселенскіе соборы, все это одно за другимъ, словно систематически, потрясало папство, пока не разрушило въ конецъ его политическую силу Что касается до католицизма, то онъ былъ такъ тсно связанъ съ папствомъ, что паденіе одного неминуемо должно было поколебать авторитетъ другаго. Католическій догматъ оставался еще въ сил тамъ, куда не проникла ни одна изъ многочисленныхъ средневковыхъ ересей, но то политическое значеніе, которое было связано съ католицизмомъ въ средніе вка, было имъ утрачено, и утрачено невозвратно. Основной принципъ средневковой эпохи, единство, всемірная централизація, всюду долженъ былъ уступить мсто иде національной самобытности, особности. Стремленіе къ которой подъ конецъ среднихъ вковъ становится повсемстнымъ и преобладающимъ. Въ XV вк, никого уже не могла соблазнить и увлечь стереотипная средневковая формула: "одинъ Богъ, одинъ папа, одинъ императоръ". Повсюду, изъ подъ коры католическаго и цезарскаго космополитизма, широкою струею пробивалась народная жизнь выяснялись и осмысливались народныя физіономіи, опредлялись національные интересы. Развитіе учрежденій, обнимавшихъ своими притязаніями весь европейско-хрістіанскій міръ, остановилось; начался процессъ усиленнаго развитія національныхъ единицъ, мстной народной жизни. На развалинахъ императорской власти, на обломкахъ ея вселенскихъ притязаній, возвышается власть королевская, источникъ и сила которой коренятся въ элемент народности, національной самобытности и особности. Отовсюду возвышается протестъ противъ идеи всемірной монархіи, осуществить которую пытались папство и имперія. "Всемірная монархія, говорить одинъ французскій легистъ XIV вка, есть дло несправедливости и насилія; оно противно вол Божіей, раздлившей владычество надъ міромъ между королями, герцогами и князьями." [2] «Власть императора ничтожна, говорить Эней Сильвій, обращаясь къ нмецкимъ князьямъ. Вы повинуетесь ей на сколько хотите, а хотите вы какъ можно мене; каждый думаетъ только о своихъ выгодахъ. Христіанскій міръ представляетъ тло безъ головы. Папу и императора окружаетъ блескъ ихъ высокихъ достоинствъ; но это только блднющіе призраки; они не имютъ силу повелвать, и никто имъ не повинуется. Каждая страна управляется своимъ государемъ, и каждый государь иметъ свои интересы» [3] . То, что говоритъ Эней Сильвій о Германіи, относится въ равной мр ко всему европейско-христіанскому міру. Во второй половин XV вка повсюду, отъ Атлантическаго океана до Волги, наблюденіе историка представляются аналогическія явленія: везд монархическое, мстно-централизаціонное, государственное начало торжествуетъ надъ обломками старины и захватываетъ въ свои руки регулированье народною жизнью. Во Франціи, Людовикъ XI наносить ршительный ударъ Феодализму и основываетъ одинъ изъ могущественнйшихъ троновъ въ мір; въ Англіи, королевская власть, въ лиц Генриха VII, выходитъ торжествующею изъ внутренней неурядицы, произведенной распрями блой и алой розъ и вковыми войнами съ Франціей; въ Испаніи, Фердинандъ и Изабелла соединеніемъ королевствъ Кастильскаго и Аррагонскаго и изгнаніемъ Мавровъ довершаютъ зданіе національнаго единства, и на этой прочной опор основываютъ торжество монархическаго принципа. Въ Германіи, тяготніе частей къ центру замтно ослабваетъ, и идея имперіи замняется идеею земства, народно-федеративной союзности, органомъ которой являются рейхстаги. Наконецъ, въ Россіи исчезаютъ остатки федеративно-вчевой старины, и Новгородъ Великій падаетъ подъ ударами умнйшаго изъ собирателей русской земли. Въ этомъ новомъ, движеніи, какъ и во всхъ вообще политическихъ переворотахъ западной Европы, иниціатива и первенствующая роль принадлежитъ Франціи. Людовикъ XI представляетъ первый примръ короля централизатора, осторожно-хитраго и вмст жестокаго собирателя своей земли, лучше всхъ предшествовавшихъ государей уяснившаго себ задачу и средства королевской власти, и умне и неуклонне всхъ стремившагося къ достиженію сознанной имъ цли. Задача его была трудная: прежде, чмъ приступить къ ея выполненію, ему надлежало залчить тяжелыя раны, которыми страдала страна, вынесшая на своихъ плечахъ стотридцатилтнюю вншнюю войну и вковой гнетъ феодализма. Страшную картину представляла Франція въ половин XV вка. Опустошительная, вполн средневковая война покрыла ее развалинами. Города и села дымились отъ недавнихъ пожарищъ; въ цлыхъ округахъ, казалось, жизнь вымерла; плодородныя поля превратились въ необитаемые пустыри; въ лсахъ и по дорогамъ бродили хищные зври. Матеріальное благосостояніе народа, никогда не достигавшее высокаго уровня, теперь было въ конецъ разрушено. Земледліе и промышленность едва удовлетворяли насущнымъ потребностямъ страны. Гордое, праздное дворянство, неспособное ни къ труду, ни къ пожертвованіямъ, давило крестьянское сословіе всею тяжестью своихъ феодальныхъ правь. Наемныя войска, одичавшія среди нескончаемыхъ войнъ, грабили страну и обременяли народъ налогами, необходимыми для ихъ содержанія. [4] Толпы бездомныхъ бродягъ (routiers, ecorcheurs, retondeurs) разбойничали днемъ и ночью по большимъ дорогамъ, врывались въ селенія, съ зврскою жестокостью мучили беззащитныхъ поселянъ и заставляли ихъ нести за ними въ ихъ притоны награбленную добычу. [5] Въ правительств, въ администраціи, царствовалъ первобытный хаосъ. Феодальное начало упорно отстаивало свое существованіе и полагало неодолимую преграду дятельности центральной власти. Дворянство вело безпрерывную, открытую борьбу съ королемъ. Избалованные слишкомъ столтними войнами, привыкшіе къ бивачной жизни, французскіе дворяне не могли усидть спокойно по заключеніи мира; они возмущались при каждомъ удобномъ случа, часто безъ всякой сознательной цли, единственно чтобъ чмъ нибудь наполнить праздную пустоту своей жизни. Въ послднюю половину царствованія Карла VII, не проходило ни одного года безъ того, чтобъ не вспыхнуло гд нибудь возстаніе. Вотъ для примра нсколько выдержекъ изъ лтописей. Въ 1439 году принцы крови и нкоторые вассалы подняли знамя бунта въ Блуа, и во глав возмущенія сталъ дофинъ, будущій Людовикъ XI; это возстаніе, которое народъ назвалъ прагеріей (praguerie), потому что сопровождавшія его жестокости напоминали войны пражскихъ гусситовъ, продолжалось до 1442 года. Въ этомъ году герцоги Орлеанскій, Валансонскій, Бургундскій, Бретанскій, графъ Вандомь и герцогъ Бурбонъ взволновали провинцію Пуату, и для усмиренія ихъ потребовались чрезвычайныя усилія со стороны правительства. Въ слдующемъ году возмутился графъ Арманьякъ и завязалъ измнническія сношенія съ королями Англійскимъ, Кастильскимъ и Аррагонскимъ. [6] Примрами подобныхъ возмущеній переполнены французскія лтописи XV вка. Феодальныя стихіи такъ прочно были укоренены на французской почв, что Людовикъ XI, будучи еще дофиномъ, долженъ былъ употребить въ дло всю свою хитрость и энергію, всю силу своего характера, чтобъ прекратить междоусобныя распри феодаловъ въ своей вотчин, провинціи Дофине, и при всемъ томъ, усилія его не увнчались полнымъ успхомъ. Королевская власть была совершенно опутана феодальными узами; что могъ сдлать среди такихъ условій благонамренный, но слабый и безхарактерный Карлъ VIII? Этотъ молчаливый король съ угловатымъ черепомъ и неуклюжимъ туловищемъ, только два раза въ день принимавшій пищу, но три раза слушавшій обдню [7] , бросался во вс стороны, издавалъ указы за указами, работалъ безъ отдыху, а дла все шли по прежнему. Да а что могъ онъ противопоставить феодальнымъ силамъ онъ, который не всегда имлъ достаточно денегъ, чтобъ купить себ пару сапоговъ? [8] Весь ежегодный государственный доходъ Франціи едва-едва простирался тогда до двухъ съ половиною милл. ливровъ, собственные домены Карла VII доставляли ему всего 500,000 ливровъ, что немногимъ превышало доходы богатыхъ феодальныхъ владльцевъ. [9] Какъ слабо было тогда вообще государственное начало передъ феодальными, видно изъ того по-разительнаго факта, что король, казнившій смертью преступника изъ несвободнаго состоянія, платилъ за него выкупныя деньги вассалу, которому принадлежалъ казненный [10] . Ко всмъ этимъ безпорядкамъ слдуетъ присоединить еще глубокую деморализацію народа, выражавшуюся въ отсутствіи всякаго патріотическаго чувства, о чемъ свидтельствуютъ безпрерывныя дезертерства, измны, предательства. Народъ отвыкъ отъ труда, усыпилъ совсть; лность, бродяжничество, грязный развратъ овладли нисшими классами. Таково было внутреннее состояніе Франціи, когда судьба ея изъ слабыхъ рукъ Карла VII перешла въ руки его злаго и умнаго сына. Людовика XI не устрашила трудность выпавшей на его долю задачи. Никогда еще дло обширной государственной реформы не находило себ такого способнаго исполнителя. Въ характер Людовика XI соединялась осторожная, выжидательная хитрость нашего Ивана III съ подозрительною жестокостью Ивана Грознаго. Расчетливый, холодный, кровожадный Людовикъ XI былъ какъ будто созданъ для того, чтобъ затопить въ крови послдніе обломки феодализма. Натура въ высшей степени прозаическая, трезвая, онъ сталъ въ разрзъ съ преданіями своего вка, въ которыхъ слышались еще отголоски поэтической старины. Рыцарскій, романтическій, элементъ былъ совершенно чуждъ его характеру. Онъ презиралъ и ненавидлъ всякое проявленіе чувства; онъ презиралъ поэзію, искусство, презиралъ идеальную любовь къ женщин, презиралъ великодушіе, состраданіе. Прекрасно образованный, начитанный, онъ глубоко презиралъ науку, говоря о ней, что для людей умныхъ она безполезна, а глупцовъ длаетъ только напыщенными [11] . Въ вк, въ которомъ были еще живы и полны обаянія преданія рыцарской эпохи, онъ презиралъ турниры, поединки, пышные праздники; единственной забавой его была охота на дикихъ зврей, которой предавался онъ съ кровожаднымъ увлеченіемъ. Онъ пренебрегалъ шелкомъ и золотомъ; одежда его была самая простая и грубая. Онъ презиралъ и ненавидлъ дворянъ и окружилъ себя людьми изъ низкаго званія: самымъ приближеннымъ къ нему человкомъ былъ его брадобрй Оливье, въ народ прозванный чертомъ. Систематически отрекаясь отъ всего, завщаннаго средневковою эпохою, кром суеврной набожности, доходившей до Фетишизма, Людовикъ XI отрицалъ вмст съ тмъ и идеалъ благородства и чести, созданный и освященный рыцарствомъ. Его не могло связать никакое общаніе, никакая клятва. Онъ нарушалъ ежеминутно данное слово, подкупалъ, поддлывалъ подписи и печати. Ничего не было для него святаго въ человческой природ, ничего не уважалъ и не цнилъ онъ, кром холоднаго, расчетливаго, эгоистическаго разума. Хитрость и вроломство считалъ онъ необходимыми элементами и высшимъ проявленіемъ государственной мудрости. Холодный разсудокъ, эманципированный отъ всхъ гуманныхъ инстинктовъ, былъ единственнымъ орудіемъ и единственной стихіей его политики. Жестокій отъ природы и по расчету, онъ поддерживалъ свою кровожадность подозрительностью, которою былъ зараженъ онъ подобно всмъ тиранамъ. Въ своемъ неприступномъ замк, окруженномъ лсами и рвами, онъ подозрвалъ всхъ и каждаго: подозрвалъ свою жену, своего сына, подозрвалъ вельможъ, духовныхъ, даже своихъ собственныхъ слугъ и шпіоновъ.