I

Торопящийся по проселочной дороге автомобиль оставляет длинный хвост пыли; пыль долго стоит на месте, точно задумывается, затем плавно, так и не колыхнувшись, начинает оседать на землю. В просторной кабине грузовика жарко, хотя сквозняк так и рвет длинные космы Федора, треплет рубаху и щекочет широкое розоватое лицо.

Он глядит по сторонам. Поля бегут, вращаются голубые овалы рощиц и перелесков; за ними открывается густая даль с низким пологом неба и белыми волокнистыми облачками.

Федор изредка высовывал голову из кабины и улыбался. Он любил быструю езду и стук мотора… и еще любил работать не у себя в районном городке, а ездить в командировку, особенно в колхоз, куда его часто посылали. Среди незнакомых людей, которым нужен, но с которыми связан чисто условно, он чувствовал себя более к месту; ему нравилось, что его никто не знал, что о нем спрашивали. И до чего хорошо вот так вдруг зайти к незнакомым людям и сказать: «Шофер. Откомандирован к вам! Прошу любить и жаловать». И не вдаваться в подробности, а вежливо выслушать председателя колхоза и молча уехать на работу, оставляя его в некотором недоумении и даже, как казалось, в смущении. От чего именно должен смутиться председатель, Федор не знал. То ли оттого, что он говорил отрывисто, громко и кратко, словно приказывал, то ли оттого, что был необычайно крепкого и крупного сложения. Но одно знал наверняка: когда уходил из правления, председатель глядел на него из окна, удивлялся и качал головой, смотрел вслед и бухгалтер, и все, кто был в правлении. И когда вот так на него глядели, а он враскачку-вразвалку, твердо ступая, вышагивал, подошвы становились горячими, немели уши, и он ощущал в это время всеми порами – под ногами гудело упругое тело земли, и это делало его уверенным в себе, прямо возвышало в своих же глазах. Особенно остро это чувствовал, когда получалось так, как хотелось.