Из сборника «Новые расследования Мегре», 1938

Перевод Г. Джугашвили

I

— Присаживайтесь, мадемуазель, — сказал Мегрэ, вынимая изо рта трубку, со вздохом сожаления.

И он снова пробежал глазами записку прокурора: «Семейное дело. Выслушать Сесиль Ледрю, но действовать с величайшей осторожностью».

Дело происходило в Кане, куда Мегрэ был послан для реорганизации местной уголовной полиции. Он еще не привык к царившему в этой провинции духу ожесточения, скрытности и чувствовал себя далеко не так уверенно, как в своем кабинете на набережной Ор-февр.

А записка еще больше сбивала с толку: «Семейное дело… с величайшей осторожностью…»

Видно, ему снова придется столкнуться с семьей какого-нибудь высокопоставленного лица или крупного городского чиновника. Просто удивительно, сколько у здешних служащих всяких кузенов, зятьев и невесток, сбившихся с пути!

— Слушаю вас, мадемуазель Ледрю.

Пожалуй, она была хороша собой, даже очень хороша, эта мадемуазель Сесиль. Да и траур подчеркивал ее красоту, придавая какую-то особую поэтичность матово-бледному от природы лицу.

— Ваш возраст?

— Двадцать восемь лет.

— Профессия?

— Я думаю, лучше мне вам все сразу объяснить, чтобы вы поняли мое положение. Я сирота и с пятнадцати лет пошла в услужение, стала зарабатывать на жизнь. Тогда еще я не носила прически и не умела ни читать, ни писать…

Это признание казалось тем более удивительным, что у девушки, сидящей перед комиссаром, был весьма элегантный вид.

— Продолжайте, пожалуйста.

— Случай привел меня к госпоже Круазье в Байё. Вы о ней, конечно, слышали?

— Признаться, нет.

Как они друг на друга похожи, эти провинциалы: вечно воображают, что их местные знаменитости известны всему миру!

— О госпоже Круазье я вам расскажу после. Знайте только, что она ко мне очень привязалась и дала мне возможность получить образование. А потом оставила в доме компаньонкой и пожелала, чтобы я звала ее «тетя Жозефина»…

— Значит, вы живете в Байё с госпожой Жозефиной Круазье?

У молодой девушки на глаза навернулись слезы, и ей пришлось вытереть их носовым платком.

— Все это теперь в прошлом, — сказала она, всхлипывая, — тетя Жозефина умерла вчера, здесь, в Кане, и вот, чтобы сказать вам, что ее убили, я и…

— Позвольте, вы уверены, что госпожу Круазье убили?

— Могу дать голову на отсечение.

— Вы были при этом?

— Нет!

— Тогда от кого-нибудь слышали?

— От самой тети!

— Как? Тетя сообщила вам, что ее убили?

— Умоляю вас, господин комиссар, не принимайте меня за сумасшедшую. Я знаю, что говорю. Тетя мне сто раз повторяла, что, если с ней случится несчастье в доме на улице Реколе, я должна немедленно требовать расследования…

— Минутку! А что это за дом на улице Реколе?

— Дом ее племянника Филиппа Делижара… Тетя Жозефина на несколько недель приехала в Кан, чтобы подлечить зубы, они у нее заболели впервые за шестьдесят восемь лет. Остановилась она у племянника, а я осталась в Байё, потому что Филипп меня недолюбливает…

«Филипп Делижар» — записал Мегрэ на клочке бумаги.

— Сколько лет этому племяннику?

— Сорок четыре или сорок пять…

— Чем он занимается?

— Ничем. Раньше у него было состояние, вернее, у его жены, но от этих денег, по-моему, давно осталось одно воспоминание. А живут Делижары по-прежнему в особняке на улице Реколе, держат кухарку, слугу, шофера. Филипп много раз приезжал в Байё, умолял тетю одолжить ему денег.

— И она давала?

— Ни разу! Она говорила Филиппу: пусть наберется терпения и ждет ее смерти…

Пока девушка рассказывала, Мегрэ по своей привычке подводил в уме кое-какие итоги.

Итак, прежде всего, в Байё, недалеко от собора, на одной из тихих улиц, где от каждого шага вздрагивают занавески на окнах, жила госпожа Жозефина Круазье, вдова Жюстена Круазье.

История ее состояния была одновременно и смешной и мрачной. Жюстен Круазье, который женился на ней еще в то время, когда служил скромным клерком в адвокатской конторе, был настоящим маньяком, помешанным на страховании жизни. Он без конца подписывал полисы со всеми страховыми компаниями, какие только можно себе вообразить, и стал в городе всеобщим посмешищем.

Один-единственный раз он отправился пароходом в Саутгемптон. Море было неспокойно. От резкой бортовой качки Круазье швырнуло на реллинг, да так неудачно, что он проломил себе череп. А его вдова через некоторое время, к немалому своему изумлению, получила от различных страховых компаний миллион франков.

С тех пор Жозефина Круазье в ее угрюмом доме в Байё не знала других развлечений, кроме забот о том, как лучше распорядиться своим изрядно округлившимся состоянием, да болтовни по вечерам с компаньонкой Сесилью Ледрю.

Если верить слухам, миллион дал прирост, и Жозефина Круазье благодаря удачному помещению капитала стала обладательницей четырех или пяти миллионов.

Иначе сложились дела Филиппа Делижара, сына сестры гоcпожи Круазье; женившись на дочери богатого торговца лошадьми, он зажил беззаботно, в роскоши. Он поселился в великолепном особняке, пышно обставил его; дом его считался одним из самых богатых в Кане.

Но, не в пример госпоже Круазье, он неудачно поместил свои капиталы, поговаривали, будто уже три или четыре года Филипп живет в долг, беря деньги у ростовщиков в счет будущего наследства, которое оставит ему тетка.

— Итак, мадемуазель, ваше обвинение не имеет иных серьезных оснований, кроме тех, что Филиппу нужны были деньги, а со смертью тетки он должен был их получить?

— Но ведь я вам уже сказала: госпожа Круазье без конца повторяла, что если она умрет на улице Реколе…

— Простите, я думаю, вы и сами знаете, чего стоят все эти предчувствия старых женщин… А теперь не могли бы вы изложить мне одни только факты?

— Тетя умерла вчера около пяти часов вечера от сердечного приступа, как нас пытаются уверить.

— У нее было больное сердце?

— Не больнее, чем у вас или у меня! Не настолько больное, чтобы умереть…

— Вы в это время были в Байё?

Тут молодая девушка, как будто слегка замялась или это только почудилось Мегрэ?

— Нет… Я была в Кане…

— А я думал, вы не сопровождали госпожу Круазье…

— Совершенно верно… Но из Байё в Кан можно добраться автобусом за полчаса… Я приехала кое-что купить…

— Вы навестили вашу тетушку, ведь так, кажется, вы ее называете?

— Да, я была на улице Реколе…

— В котором часу?

— Около четырех… Мне сказали, что тетя вышла…

— Кто вам это сказал?

— Камердинер…

— Он справлялся у хозяев?

— Нет! Он сам ответил.

— Значит, надо полагать, или он сказал правду, или ему заранее дали соответствующие инструкции.

— Я тоже так думаю.

— Куда вы направились потом?

— В город. У меня было множество всяких мелких дел. Потом я вернулась в Байё, а сегодня утром из канской газеты, которую мы получаем, узнала о смерти тети…

— Любопытно…

— Что вы сказали?

— Я говорю: любопытно. В четыре часа вы приходите на улицу Реколе, и вам заявляют, что тетя вышла. Вы возвращаетесь в Байё и на следующее утро узнаете из газет, что она умерла через несколько минут, самое большее через час после вашего ухода… Вы действительно подали в суд, мадемуазель Сесиль?

— Да, господин комиссар. Я небогата, но с радостью отдам последние гроши, лишь бы удалось открыть правду и наказать виновных…

— Минутку! Если уж речь зашла о вашем финансовом положении, я позволю себе поинтересоваться, не рассчитываете ли вы на наследство Жозефины Круазье?

— Я уверена, что ничего не получу — ведь я принимала участие в составлении завещания и официально отказалась от всякого наследства. Иначе кто бы поверил, что я столько лет прослужила своей благодетельнице совершенно бескорыстно?