Глава 1. Открытка из Парижа

В спортзале царила тишина. Ни единого звука не издавали двенадцать коричневых секций шведской стенки, старый гимнастический конь, обтянутый потрескавшейся кожей, восемь серых потертых канатов, неподвижно свисающих с потолка, а также шестнадцать мальчиков и девочек — оркестр школы «Укромный уголок», который замер, напряженно глядя на дирижера Мадсена.

— Приготовились!..

Мадсен поднял дирижерскую палочку и оглядел оркестр сквозь темные стекла солнцезащитных летчицких очков. Заранее пугаясь того, что вот-вот произойдет, дирижер поискал глазами Булле — свою последнюю надежду. Мадсен знал, что другие музыканты дразнят рыжего трубача за его маленький рост, ну и пусть. Зато в отличие от них этот низкорослый мальчишка был прирожденным музыкантом и мог выручить весь оркестр. Не найдя Булле, взгляд Мадсена остановился на девочке по имени Лисе. Насколько знал Мадсен, эта юная кларнетистка была единственной, кто дружил с Булле. А еще он знал, что Лисе была единственной, кто репетировал дома. Может быть, все еще обойдется…

— Внимание…

Оркестранты подняли инструменты. Тишину нарушали только звуки погожего октябрьского дня, доносившиеся через окно: пение птиц, стрекот газонокосилки, смех младшеклассников, игравших во дворе. Но в спортзале господствовал мрак. И скоро этот мрак сгустится еще больше…

— Начали! — закричал Мадсен и царственным жестом взмахнул палочкой.

Сначала ничего не изменилось — по-прежнему пели птицы, стрекотала газонокосилка, смеялись малыши. И вдруг тишину разорвал рев трубы, испуганно заверещал кларнет, бухнул, пробуя голос, большой барабан. Потом без предупреждения загрохотал малый барабан, отчего проснулась и истошно заблеяла валторна, а в последнем ряду оркестрантов фыркнул кто-то огромный, — наверное, так фырчит синий кит, всплыв на поверхность после недельного пребывания в глубинах. Но каждый звук был сам по себе, и лицо Мадсена все больше багровело, предвещая неминуемый взрыв.

— Три, четыре! — Мадсен размахивал палочкой, как будто она была хлыстом надсмотрщика, а музыканты — прикованными к римским галерам гребцами. — Смотрите на меня и держите ритм! Это же «Марсельеза», французский гимн! Выше нос, ну!

Но никто и не думал поднимать нос. Одни музыканты играли, уткнувшись в ноты, другие — крепко зажмурившись, будто тужились на горшке.

Мадсен сдался и опустил руки. Музыка смолкла, и лишь туба продолжала в одиночестве рычать.

— Стоп, стоп, стоп! — закричал Мадсен и подождал, пока туба не замолчит. — Слышали бы это французы! Они сначала отрубили бы вам головы на гильотине, а потом сожгли на костре то, что осталось. «Марсельеза» требует уважения!

Пока Мадсен продолжал бушевать, Лисе наклонилась к соседнему стулу и прошептала:

— Я взяла с собой открытку от доктора Проктора. Она очень странная.

Из-за помятой трубы ответил голос:

— Самая обычная открытка, если хочешь знать мое мнение. «Лисе и Булле, привет из Парижа. С приветом, доктор Проктор». Ты ведь говорила, там вроде как-то так написано?

— Да, но…

— Вообще-то, это необыкновенно обыкновенная открытка, Лисе. Единственное необычное в том, что она пришла от такого необычного человека, как доктор Проктор.

Их прервал громкий оклик Мадсена:

— Булле! Оказывается, ты здесь?

— Так точно, сержант! — прозвучал голос из-за помятой трубы.

— Встань, чтобы мы тебя видели, Булле!

— Будет сделано, о главнокомандующий веселой музыки и всех звуков Вселенной!

Маленький рыжий мальчик с большими веснушками и широкой улыбкой взобрался на стул и показался из-за пюпитра. Собственно говоря, он был не просто маленький, а очень маленький. И волосы у него были не просто рыжие, а ослепительно-рыжие. И улыбка не просто широкая, а такая широченная, что делила его маленькое лицо на две половины. И веснушки не просто большие, а… ну ладно, ладно, просто большие.

— Сыграй нам «Марсельезу», Булле! — прорычал Мадсен. — Так, как ее положено играть.

— Слушаю и повинуюсь, о мать всех дирижеров и владыка всех янычар к северу от Сахары и к востоку от…

— Оставь эти глупости, играй!

И Булле заиграл. Мягкий теплый звук взмыл к потолку спортзала, вылетел из окна в погожий осенний день, и птицы тут же замолкли, словно устыдившись своего щебета и прислушавшись к прекрасной мелодии. Во всяком случае, так думала Лисе, слушая, как ее маленький сосед и самый лучший друг играет на старой трубе своего дедушки. Лисе любила кларнет, но труба — это отдельный разговор. К тому же играть на ней оказалось вовсе не трудно. Булле научил ее играть на трубе «Да, мы любим этот край». [1] Конечно, у Лисе пока получалось не так хорошо, как у Булле, но втайне она уже подумывала о том, чтобы когда-нибудь сыграть «Да, мы любим этот край» перед большой аудиторией. Нет, вы только представьте себе!.. Но мысли — это всего лишь мысли, а мечты — всего лишь мечты.

— Прекрасно, Булле! — крикнул Мадсен. — А теперь давайте все подыграем Булле! Раз, два, три, четыре!

И оркестр школы «Укромный уголок» подыграл Булле. Грохоча, гремя, через пень-колоду. Барабаны, саксофоны, валторны, музыкальные треугольники и цимбалы сообща подняли такой трезвон, какой могла бы издать чья-нибудь кухня, если ее встряхнуть так, чтобы содержимое шкафов и ящиков посыпалось на пол. Потом вступили большой барабан и туба. Спортзал задрожал. Шведская стенка стала щелкать зубами, канаты отклонились в сторону, как от сильного ветра, а потрепанный конь сантиметр за сантиметром поскакал к входной двери, словно решил спасаться бегством.

«Марсельеза» отзвучала, и наступила абсолютная тишина. И в спортзале, и снаружи. Птицы не пели, дети не смеялись. Только эхо последних отчаянных ударов двойняшек Трульса и Трюма по коже барабанов и по барабанным перепонкам еще перекатывалось от стены к стене.

— Спасибо, — простонал дирижер Мадсен. — Мне кажется, на сегодня довольно. Увидимся в понедельник.

— И все-таки есть в этой открытке что-то странное! — сказала Лисе, когда они вместе с Булле шли домой на Пушечную улицу.

Вечерами темнело все раньше и раньше, и это им нравилось. Особенно нравилось это Булле, он считал, что светлые летние ночи — весьма посредственное изобретение. Зато темные теплые осенние вечера, когда удобно воровать яблоки, — изобретение гениальное, ну, почти такое же, как изобретения доктора Проктора. А доктора Проктора Булле считал лучшим изобретателем в мире. Правда, все остальные люди в этом самом мире думали, что доктор Проктор не изобрел ничего стоящего, но что они понимают? Кто придумал, например, самый эффективный ветрогонный порошок? Еще важнее, что доктор Проктор готовил лучший в мире пудинг с карамелью, был отличным другом и соседом и научил Булле и Лисе не обращать внимания на то, что некоторым кажется, будто их троица состоит из рыжего вихрастого недомерка, девчонки-тихони с тощими косичками и безнадежно спятившего профессора в закопченных мотоциклетных очках.

«Мы знаем то, чего не знают они, — любил говорить доктор Проктор. — Мы знаем, что если друзья готовы всегда и во всем помогать друг другу, то один плюс один плюс один будет не три, а гораздо больше».

И это была чистая правда. Но дружба дружбой, а писать письма профессор, как оказалось, не любил. Коротенькая открытка — это все, что они получили за три месяца, прошедшие с тех пор, как профессор оседлал свой мотоцикл, натянул кожаный шлем и, простившись с Лисе и Булле, отправился в Париж на поиски своей давней любви — девушки по имени Жюльет Маргарин. Жюльет загадочным образом исчезла много-много лет назад, когда доктор учился во Франции. На стене в лаборатории профессора висела фотография тех времен, когда они встречались. Оба выглядели там такими счастливыми, что Лисе не могла смотреть на снимок без слез. Собственно, Лисе и уговорила доктора Проктора отправиться во Францию и найти Жюльет.