Семейство Назара Ивановича Коромыслова, содержателя извозчичьихъ каретъ и постоялаго двора въ Ямской, лишало, обыкновенно, крайнее недовріе къ докторамъ и было убждено, что «они морятъ». Вс члены семейства Коромыслова отличались крпкимъ тлосложеніемъ и такою физическою силой, которой-бы позавидовалъ иной акробатъ. Такъ, старшій женатый сынъ безъ особеннаго усилія крестился двухъ-пудовою гирею; самъ глава семейства, Назаръ Ивановичъ, легко переставлялъ карету съ мста на мсто, взявшись руками за ея заднія колеса; а младшіе ребятишки, во время игры, высоко-высоко запускали въ воздухъ черепки и камни. Желудки ихъ также способны были переваривать долото, не говоря уже о двухъ фунтахъ красной смородины съденной на ночь. Болзней Коромысловы не знали и, ежели случалось кому слегка занемогать «нутромъ», ломотой или ознобомъ, то лчились баней, водкой съ солью и перцомъ, саломъ и Богоявленской водой. Правда, мать семейства, Аграфена Степановна, считавшаяся «сырой женщиной» частенько хворала какой-то особенной болзнью — «притягиваніемъ къ земл», но болзнь эта посл двнадцати-часоваго сна и полдюжины чашекъ настоя бузины или малины тотчасъ же проходила. Слухи о холер и количество покойниковъ, ежедневно десятками провозимыхъ мимо ихъ дома на близлежащее Волковское кладбище, не смущали ихъ жизни. «Пришла смерть — и померъ», разсуждали они обыкновенно; но когда, въ одинъ прекрасный день, ихъ собственнаго работника Селифонта, на ихъ глазахъ и безъ видимой причины, скрючило въ теченіи какихъ-нибудь пяти часовъ, а другой работникъ, отправленный по распоряженію полиціи въ больницу, умеръ на дорог, - семейство призадумалось. Чаще и чаще стали повторяться слова: «а вдь холера-то валитъ», «щиплетъ», «накаливаетъ» и т. п. На окошк появилась четвертная бутыль водки съ стручковымъ перцомъ, въ сняхъ разставились горшки съ дегтемъ и развсились луковицы чесноку; число покойниковъ, провозимыхъ мимо дома на кладбище, тщательно считалось и было извстно каждому члену семейства, и наконецъ, въ дом появилась полицейская газета, спеціально выписанная для узнаванія числа заболвшихъ холерою. То-и-дло слышалось въ дом: «къ седьмому числу больныхъ холерою состояло… выздоровло… умерло… затмъ осталось…» а посл этого слдовалъ возгласъ въ род: «Господи, какую силу народу валитъ!» или: «однако крючитъ!» и т. п.

Въ одинъ изъ этихъ дней, Назаръ Иванычъ Коромысловъ возвратился съ извозчичьей биржи домой обдать крайне сосредоточенный самъ въ себ. Выпивъ рюмку водки и тыкая вилкой въ соленый огурецъ, онъ произнесъ:

— Главное дло теперь насчетъ пищи соблюдать себя: слдуетъ! Чтобъ пища эта самая завсегда въ свжести… Сегодня вонъ Николая Данилыча скрючило и свояченицу сводить начинаетъ. Я на берегу овесъ покупалъ, такъ сказываютъ, что въ пищу эту самую что-то подсыпаютъ, такъ надо отворотное зелье отъ этой самой подсыпки имть.

— Скажи на милость, вотъ ироды-то! — воскликнула Аграфена Степановна.

— Тоже и на счетъ вони, потому вонь пущаютъ; а отъ вони-то она и родится.

— Безбожники!

— Такъ вонь эту задушать слдуетъ, чтобъ не пахло.

— Какъ-же ее, тятенька, задушить? Ужь вонь — все вонь… — спросилъ старшій сынъ.

— Опять таки снадобье есть… — отвчалъ отецъ. У докторовъ спросить надо!

Онъ сълъ щи, икнулъ, отеръ пальцы рукъ о голову и, обротясь къ жен, продолжалъ:

— Даве, посл закупки овса, были мы въ трактир, тамъ съ нами былъ докторъ — Федора Иванова Бубырева знакомый…

— О Господи! — всплеснула руками Аграфена Степановна.

— Чего о Господи!? — передразнилъ ее мужъ. Хорошій человкъ… Мы съ нимъ и чайку и водочки выпили. Я, говоритъ, больше простыми средствами… Изъ простыхъ онъ фельдшеровъ, а свое дло туго знаетъ, потому часъ цлый намъ о разныхъ болзняхъ и о томъ, что у человка внутри есть разсказывалъ.

— Ахъ страсти какія! Ну?

— Ну, вотъ его-то я и позвалъ къ себ. Сегодня вечеромъ прідетъ къ намъ, осмотритъ насъ, лекарства на всякій случай дастъ. Что за радость безъ помощи-то погибать? Вдь не собаки… Народу вонъ то-и-дло на кладбище подваливаетъ.

Семейство пріуныло. Два сына почесали въ затылкахъ, а супруга поникла головой, но тотчасъ-же оправилась и спросила:

— Значитъ, поросенка жаритъ къ вечеру?

— Поросенокъ поросенкомъ, да еще чего нибудь надо, потому человка угостить слдуетъ, — отвчалъ Назаръ Иванычъ.

— Молодой онъ, папенька, этотъ самый докторъ, или старый? — задала отцу вопросъ восемьнадцатилтняя дочь, Груша.

— Дура! — произнесъ отецъ вмсто отвта и умолкъ.

Вставая изъ-за стола, онъ обратился къ старшему сыну и сказалъ:

— На бирж долго не проклажайся, а къ семи часамъ приходи домой. Пусть и тебя докторъ посмотрить. Да по дорог зайди въ погребъ и купи бутылку рому.

Въ семь часовъ вечера все семейство Коромыслова было въ сбор и ждало доктора. Самъ глава дома, Назаръ Иванычъ, въ новомъ длиннополомъ сюртук и сапогахъ со скрипомъ, ходилъ по чистой комнат, напвалъ «отверзи уста моя» и, по временамъ, подходилъ съ стоящему въ углу столу съ закуской, предназначенной для угощенія доктора и поправлялъ на немъ бутылки и рюмки. Старшій женатый сынъ, наклонясь къ уху своей разряженной миловидной жены, шепталъ:

— Слышь, Даша, коли докторъ заставитъ тебя выставить языкъ, — не упрямься и выстави. Также, ежели и мять какое мсто начнетъ — вытерпи.

— Мн стыдно, Николай Назарычъ… — отвчала жена.

— Мало-ли что стыдно! На то онъ докторъ. Смотри, не сконфузь меня.

Дочь Коромыслова сидла у окна и гадала на картахъ: «какой это изъ себя докторъ: брюнетъ или блондинъ», а второй сынъ былъ на двор и загонялъ съ работникомъ въ сарай собаку, изъ предосторожности, чтобы она не укусила доктора. На окнахъ лежали младшіе ребятишки и, въ ожиданіи доктора, глядли на улицу. Аграфена Степановна возилась въ кухн со стряпухой около печи и сажала туда начиненнаго кашей поросенка.

Четверть восьмаго на улиц задребезжали дрожки и остановились у воротъ дома.

— Докторъ пріхалъ! докторъ! — закричали лежавшіе на подоконникахъ ребятишки.

Все семейство встрепенулось и начало оправлять на себ платье. Старшій сынъ бросился встрчать доктора и, наконецъ, ввелъ его въ комнаты.

Это былъ довольно мрачнаго вида госпитальный фельдшеръ, лтъ сорока, гладкобритый, съ черными щетинистыми усами и бакенбардами, и съ нависшими бровями. Одтъ онъ былъ въ щеголеватый форменный сюртукъ, брюки со штрипками и блыя офицерскія перчатки. Въ одной рук онъ держалъ кепи, въ другой — ящикъ съ наборомъ хирургическихъ инструментовъ.

— Извините, что опоздалъ немного, — проговорилъ онъ раскланиваясь, входя въ комнату и поставивъ на столъ ящикъ съ инструментами. Все-ли вы здоровы, Назаръ Иванычъ? — привтствовалъ онъ хозяина и протянулъ ему руку.

— Ничего, скрипимъ, пока Богъ грхи терпитъ, — отвчалъ хозяинъ и пригласилъ фельдшера садиться.

Тотъ слъ и началъ снимать перчатки.

— Сейчасъ съ главнымъ докторомъ на ампутаціи были. Ногу одному больному отпилили. Изъ пятаго этажа выпалъ и переломилъ, — сказалъ онъ и бросилъ взглядъ на присутствующихъ.

Хозяинъ покачалъ толовой.

— Неушто ужь безъ ошибки нельзя было?… спросилъ онъ.

— Нельзя, потому въ двадцати-трехъ мстахъ переломъ. Завтра и руку отпилимъ.

Присутствующіе переглянулись.

— Водочки, съ дорожки-то? — предложилъ хозяинъ.

— Потомъ-съ. Мы безъ благовременія не употребляемъ. Сначала нужно дло сдлать.

— А вотъ, я сейчасъ жену позову, такъ ужь всхъ вмст и осмотрите.

За Аграфеной Степановной былъ посланъ въ кухню маленькій сынишка. Пробгая по комнат, онъ тронулъ рукой стоящій на стол ящикъ.

— Тише, тише! Пожалуйста тише съ инструментами! — крикнулъ фельдшеръ.

— А что, нешто заряжено? — спросилъ Назаръ Иванычъ.

— Не заряжено, но хрупки очень. Инструменты это… — пояснилъ фельдшеръ и въ удостовреніе сказаннаго, а также и для пущей важности, открылъ ящикъ и началъ вынимать изъ него и раскладывать по столу пилы, ложи, зонды и прочіе инструменты. Члены семейства поднялись съ мстъ и издали робко начали разсматривать ихъ.