Часть первая

Катаклизмус

Да, скифы мы! Да, азиаты мы,

С раскосыми и жадными очами!

1

Это случилось в маленькой стране на затерянном острове посреди океана, где уровень представлений местного населения, ограниченного пределами пространства и времени, не поднимался выше слепой зависимости от вещей предметного мира.

По законам множеств равнодействующие силы истории этой страны пребывали в точке кризиса. Свободная в выборе, она, подобно ветру, на самом деле безвольно неслась в общем потоке неизвестно куда. Саморазрушение замедлилось и застопорилось, титульный род перестал рожать, и лишь на окраинах неудержимо размножались племена. Время перестало идти, образуя заводи, покрывшиеся болотной тиной, и расплескать ее могло лишь одно – взрыв тлеющего вулкана посреди этого острова, и затем последняя гигантская волна, которая затопит все.

Прошло много времени с тех пор, как я попал в эту страну, где теперь, в темнице, жду приговора. Врата тюрьмы – это вход в ад, установленный мистической силой общественного договора, где и жертва, и даже надзиратель уже не принадлежат себе. Замкнутый в клетку клубящийся кошмар болезненного состояния, утягивающий в безумие. Здесь задача – не вернуть человека к нормальной жизни, а довести его до дна падения.

Мне теперь это на руку. Спасительная могила, где похоронил себя после смерти той, которую любил.

Но это ничто по сравнению с природным катаклизмом, поколебавшим этот остров. Скоро исчезнет ненависть, и не будет виноватых. Жизнь – это уже не отсрочка абстрактной смерти, а внезапная догадка, что и любовь, и все твое противостояние, ленивые надежды, рассчитанные на неопределенное время, уже бесполезны, все просто провалится в небытие, оставив развалины надежд и неоконченных дел, которые казались такими важными.

Я заканчиваю мои, может быть, последние записки. Кому они нужны, написанные для себя, не знаю. О чем хотел поведать? Что прожил зря, не оставив по себе ничего заметного? Когда думаешь о смерти, все-таки первым встает банальный вопрос, может быть, еще без осознания полной картины: что оставляю людям? Но это сейчас не проходит. Оставить заметное – бессмысленно. Накроет лава вулкана, и мы исчезнем под стометровой толщей пепла.

Может быть, это последняя попытка ухватиться за щепку, пахучую исцеляющую щепку, чтобы выплыть в великое одиночество ожидания.

2

А было так.

Я очнулся на кромке берега, у носа плескались волны. Болела голова, я потрогал затылок, там был синяк.

Плоская первобытная земля, как будто попал во времена, когда еще не зародилась жизнь. Далеко невысокие неприметные сопки, и возвышается странная гора, из которой идет дым. Может быть, этот остров вулканической природы? А сзади только водный горизонт перед глазами – бесконечный океан, серьезный, не допускающий легкомыслия. Он навевал одиночество, словно за этим горизонтом новый горизонт, и нет ему конца. Здесь хорошо начать новый человеческий род, если бы рядом оказалась Ева.

Потрогал себя, комбинезон высох. Летнее тепло. Что случилось? Да, был в командировке на краю моей земли, куда-то летел и потерпел крушение. Наверно, попал в быстрое теплое течение, вроде Гольфстрима, оно унесло неведомо куда. Что это за берег?

Странное ощущение: забыл весь объем своей жизни, наверно, выросшей из какой-то истории, – амнезия, отчего возникло отчаяние полного одиночества во вселенной. Амнезия – страшное состояние. Все, чем болел, страдал, что любил, – все исчезло, и только подземный гул напоминал о чем-то погибшем и похороненном.

Побрел вдоль берега, испуганный однообразным плеском волн.

Шел долго, и меня все больше наполняло одиночество. Где я? Куда исчезло покойное ощущение общности, откуда меня недавно выбросило? Я задыхался, как рыба на песке, из-за отсутствия человеческого.

Шел уже третий день. Ночью, озябнув от дыхания моря, спал на сухом валежнике, наброшенном волнами на берег, а днем шел.

Первые дни надеялся кого-то увидеть, пока окончательно не обессилел, потерянный в пространстве и времени. Сосал настоящий голод. Рот сухой, язык склеился от жажды. Икры ног болели, тяжесть в ногах замедляла шаги.

Казалось, останусь здесь навсегда, и буду глядеть в безнадежный горизонт, пока не покинут силы.

Удовлетворение понижает энергию, неудовлетворение – повышает (кажется, Фрейд). Одиночество – взрывает душу отчаянием. Пронзило такое одиночество, словно я единственный, кто остался на земле. Один! Живому существу невозможно остаться совсем одному, когда некого любить, некого терять, не с кем ссориться, обманывать, изменять, быть недовольным.

Потом потерял надежду. Ночью, лежа на валежнике и глядя в звездное небо, стал грезить. Вообразил себя далекой звездой на краю всего – самой одинокой. После Большого взрыва материя стремится к самосохранению и развитию, и эта ее сторона подхвачена живыми существами в таком эмоциональном порыве, что любое удаление равносильно смерти. Чтобы добраться до собратьев на ближайших звездах, потребуется преодолеть миллионы световых лет. И живая душа панически вырывается оттуда – в общую игру энергий, близость и любовь, чтобы выполнить свое предназначение и умереть. Может быть, Большой взрыв, если таковой был, произошел от дикого одиночества – великого Вакуума. Дуализм образовавшейся материи (инь и ян) породил жажду близости и продления.

Каким-то углом зрения видел себя со стороны: надо же, схожу с ума, как оставленный на скале отец Федор из романа «Двенадцать стульев». Может быть, я – звезда, уже умер много веков назад, и только отраженный свет меня светит кому-то?

Что такое одиночество? За этим кроется нечто необъяснимое. После четырех фундаментальных свойств взаимодействия материи пятое – отсутствие взаимодействия. Самое страшное во вселенной.

Разве не ужас одиночества толкает нас к другим живым существам? Можно жить только в удивительном устройстве человеческой теплой среды, где ее поддерживают естественно и просто, создают живое тепло в жилищах с помощью водопроводов и газовых горелок, дают зарплату, борются с эпидемиями, спасают от пожаров, наводнений, от педофилов… В тепле нравственного закона внутри нас.

Только там, где соединяешься с общим, открывается безграничное поле для игры самой жизни. Можно быть индивидуалистом, карабкаться по лестнице карьеры, гордясь или завидуя, любить и изменять, увлекаться предметами роскоши, и в драйве молодости, накаченной адреналином и травкой, кружиться в пляске кажущегося бессмертия в дискотеках, расцвеченных фальшивыми зайчиками разных цветов на потолке, – бездумно совершать ритуал привычного существования, не ищущего ничего вне его. Как же это оказывается хорошо!

Внезапно я что-то вспомнил – пронзила сильная боль! Какую-то потерю в прежнем мире, которая стала причиной моей амнезии. Боль одиночества рождает поэзию, чтобы спастись. Из меня стали выходить строчки, горчайшие и счастливые: «Я умираю – это не смерть, это лишь силы гаснут на солнце…»

Что это за потеря?

Вдруг за бугром, у впадины залива открылся город, уходящий вверх по склону. Трудно описать, что со мной произошло! Люди! Носители сознания! От сердца сразу отлегло, появились свежие силы, снова вернулся покой общности с миром. Даль, где светила покинутая мной родина, затопила животная бодрость спасения.

То было странное поселение, не похожее на исторически вырастающую архитектуру, – беспорядочно расположенные коробки зданий, знающие только примитивную символическую матрицу квадрата – земли и круга – неба. Нагромождение однообразных домов, переплетение кривых улочек, переулков и тупиков, продуваемые площади. Как будто здесь не знали, что такое удобства, чувство красоты и гармонии, не считали это важным, адекватным их бытию.